Дискуссии о том, что такое цифровая трансформация, идут уже давно и, на мой взгляд, довольно неуспешно – единого определения так и не появилось. Только у меня в базе уже больше двух десятков различных формулировок. Из них с практической точки зрения больше всего мне нравится определение, которое предложила на одной из конференций Нина Сухова, директор программ по цифровой трансформации и непрерывности деятельности ПАО «Газпром нефть»: «Цифровая трансформация – это симбиоз масштабных технологических и организационных преобразований, направленных на кардинальное повышение эффективности бизнеса через его полную оцифровку».
Из этого определения видно ключевое отличие проектов цифровой трансформации от уже достаточно хорошо известных и изученных наукой ИТ-проектов. Оно заключается в масштабе привносимых в компанию изменений и новизне применяемых технологий.
Какие именно технологии обеспечивают эту трансформацию – тоже существует масса споров и разночтений. Практически каждая уважающая себя консалтинговая компания, крупные государственные, окологосударственные и совсем не государственные структуры имеют свои списки. Например, в рамках программы «Цифровая экономика Российской Федерации» определены девять «сквозных» цифровых технологий:
-
большие данные;
-
нейротехнологии и искусственный интеллект;
-
системы распределенного реестра;
-
квантовые технологии;
-
новые производственные технологии;
-
промышленный Интернет;
-
компоненты робототехники и сенсорика;
-
технологии беспроводной связи;
-
технологии виртуальной и дополненной реальностей.
В общем, о конкретном составе технологий можно спорить: еще с момента первого появления данного списка в рамках Национальной технологической инициативы у меня вызывали вопросы технологии беспроводной связи. Поэтому мне несколько ближе список технологий из доклада Всемирного экономического форума (WEF)[1]: искусственный интеллект, автономные транспортные средства, большие данные и облака, персонализированное производство и 3D-печать, интернет вещей и подключаемые устройства, роботы и дроны, социальные медиа и платформы.
В любом случае бесспорным представляется то, что эти технологии вышли на участок повышенной отдачи своих S-кривых[2]. То есть технологические компании еще довольно долго будут радовать нас своими новинками, одновременно создавая головную боль крупным корпорациям, – их использование и внедрение становится все более сложной и все более актуальной задачей. С моей точки зрения, помочь в ее решении может новая российская модель сложности.
Модель сложности
В России управление сложными проектами только начинает формироваться как раздел управления. В январе 2018 года Центр оценки и развития проектного управления, изучив лучшие мировые практики и национальные особенности управления, выпустил первую версию под названием «Модель сложности проектов ПМ СТАНДАРТ»[3]. Мне посчастливилось стать одним из авторов модели и первым преподавателем на курсах по ее использованию.
В основу модели сложности легли следующие базовые принципы:
-
Фокусировка. Необходимо фокусироваться на ключевых аспектах сложности.
-
Адаптивность. Модель должна подстраиваться под конкретные отрасли, организации и виды проектов.
-
Обратная связь. Предполагаются дополнения и уточнение всех составляющих модели по итогам ее применения.
Модель помогает оценить сложность проекта, выявить основные проблемы и корректно подобрать инструменты работы с ними. За основу была взята концепция Goals and Methods Matrix (Turner & Cochrane, 1993), которая позволяет оценить сложность проекта. Согласно этой концепции, сложность проекта определяется двумя основными факторами: продукт и технология («что делать» и «как делать»). См.рис.1.